Валерий Гусев - Часы с лягушкой
– Ага! Он, наверное, влюбился. В ту рыжую тетку, которая его увезла. – Мама промолчала. – Она ничего, немного красивая. Только ноги очень длинные. Она когда за руль садится, у нее голова между коленками торчит. Да, Дим?
Удивительный ребенок! Рухнул мир, распалась дружная семья, а он о каких-то рыжих длинных ногах! Я боялся, что мама сейчас заплачет, но она только поправила волосы и сказала:
– Все! Об этом больше ни слова. И хорошенько запомните: если кто-то будет вас спрашивать о папе, ответ один – не знаем, где он…
– И знать не хотим, – резво добавил Алешка. – Да, мам?
Мама пожала плечами:
– Ну, может, не так уж резко…
Да, мама у нас сильная, с характером. Да и Лешка не размазня. А меня эта новость чуть ли не раздавила. Конечно, мне приходилось слышать, что довольно часто муж и жена расходятся, создают новые семьи, начинают делить детей и имущество, но чтобы такое могло произойти в нашей дружной семье – и в страшном сне не приснится…
Мама ушла на кухню, Алешка – за ней. Мне было слышно, как они о чем-то разговаривают. Почему-то довольно спокойно. И мне стало очень одиноко. Хотелось пожаловаться близкому человеку, услышать от него слово поддержки. Но тут я сообразил, что теперь в нашем доме я старший мужчина. И поддержка нужна не мне, а маме. Возьми себя в руки, Димон!
Я взял себя в руки и сел за сочинение. Тут у меня проблем не было. Наш классный руководитель по кличке Бонифаций считает, что у меня «определенно имеются способности к литературе». Сочинение получилось, я это чувствовал – и свои, и чужие мысли уложились в него хорошо. Так что и не поймешь – где мое, а где чужое.
Я позвонил Ирке, сказал, что сочинение готово, и напомнил, чтобы она не забыла переписать его своей рукой. А то ведь у нее тыща дел и занятий – вполне может сдать непереписанное.
Тут опять пришла тетя Зина. Каждый вечер ходит. Теперь я знаю зачем. Маму поддерживает и успокаивает.
Лешку они из кухни выпроводили, но я решил все-таки попробовать «снять информацию». И начал шляться туда-сюда – то в коридор почесаться, то на кухню попить, то в туалет зачем-то… И кое-какие обрывки их разговора ухватил.
– А кто она такая, разлучница твоя?
– Они работали вместе, – нехотя ответила мама. – Она у них в научно-техническом отделе служила. Хороший специалист, Сережка говорил.
– Я бы таких специалистов в мужской коллектив не допускала. Чтоб не разоряли. – Тетя Зина помолчала. – А из себя-то она как?
– Симпатичная.
– Ну уж не лучше нас с тобой! Вот дурак твой Серега! Лучше бы уж он ко мне ушел. Все к дому поближе. И к детям рядом был бы. А как ребята? Сказала?
– Сказала. Переживают.
– Может, вернется еще. Одумается. От такой, как ты, только сдуру можно уйти.
– Ты вот что, Зинк, – мама стала говорить тише, – ты любишь посплетничать…
– А то! – тетя Зина не обиделась, а даже обрадовалась.
– Ты говори по дому, что он в дальней командировке. И обязательно вернется.
– Сделаю, подруга. Давай-ка еще чайку тяпнем.
– И помни, Зина, если кто-то совсем чужой поинтересуется у тебя о Сережке, ты скажешь…
– Уж я найду, что сказать! – Тетя Зина произнесла эти слова таким тоном, что я даже испугался за того человека, которому эти слова придется услышать. – Я ведь не очень из себя, но зато не дура. Все поняла!
А вот я не все понял из этого разговора. В голове у меня запуталось еще больше, и защемило в сердце.
Пошли тоскливые дни. Несмотря на то что весна добралась и до нашего микрорайона. Снег сошел с тротуаров, обрушился с крыш, деревья, отряхнувшсь от него, расправили свои ветки, готовясь одеть их свежей весенней листвой. Оживились голуби, еще больше обнаглели вороны. Возле помоек стали тусоваться и распевать дикие коты и кошки…
Бонифаций раздал нам после проверки сочинения. Ирке он, сияя, сказал:
– Вот уж от вас, Орлова, не ожидал!
Ирка покраснела от гордости и тут же отпросилась с урока в спортзал.
– От тебя, Дима, я тоже не ожидал. – Это Бонифаций сказал кислым голосом.
Еще бы! Все свои мысли я вложил в Иркино сочинение, а свое слепил из каких-то банальных остатков.
– Ты о чем думал, Дима, когда писал?
Знали б вы, Игорь Зиновьевич, о чем я думал. Ничего не ответив, я сел и отвернулся окну. За ним синело чистое небо и неторопливо плыли по своим делам редкие кучки белых облаков…
Иногда после уроков я не спешил домой – не хотелось почему-то. Уходил в парк и бродил там собачьими тропками. В парке под деревьями кое-где еще лежал снег. Сморщенный, замусоренный – скорей бы уж дотаивал. Мне почему-то порой казалось, что, когда весна совсем уж одолеет зиму, все повернется к лучшему.
Только одно меня сильно удивляло и даже обижало. Мама и Алешка почему-то не больно страдали. Конечно, мама иногда вдруг задумывалась, Алешка вдруг кидал быстрый взгляд на свои волшебные бумажные часы – но ни мама, ни Алешка не заламывали руки («О, горе мне, горе!») и не хлюпали мокрыми носами. Заметил я только, что Алешка стал внимательнее к маме и даже без всяких уговоров съедал по утрам ненавистную овсянку. Сидит, стучит ложкой на тарелке, наворачивает. И задорно говорит маме про папу:
– Ничего! Война придет – хлебушка попросит. Да, мам?
– Еще как попросит-то, – кивала мама, сдерживая улыбку.
– А мы ему не дадим! – это Лешка злорадно сказал.
– Ну… – мама немного замялась. – Немножко все-таки покормим.
– Ладно, покормим. И опять отпустим.
– Там видно будет, – говорит мама, забирая у него пустую тарелку.
Тут – суматошный звонок в дверь: ворвалась тетя Зина.
– Овсянку будешь? – спросила ее мама.
– Однозначно, подруга! Я вся в нерве! Сижу дома, никого не трогаю. Заходит какой-то хмырь. – Тетя Зина обрисовала его жестами – чуть немного от пола и в две руки в ширину. – Пупс такой.
– Теть Зин, – вмешался Алешка, – хмырь или пупс?
– А что, есть разница? – удивилась тетя Зина.
– Однозначно. Хмырь – худой, высокий и носастый. А пупс – круглый и розовый.
– Разбирается! – хмыкнула тетя Зина в его сторону. – Лопай овсянку.
– Уже слопал, – сказал Алешка. – А дальше что?
А дальше этот хмыристый пупс вручил тете Зине листовку, где было радостное сообщение: «Мы открылись!» Новый магазин. Первому покупателю – подарок. Если он сделает покупку на тыщу рублей.
– Ну я его намылила, конечно. А он, подруга, знаешь, что спрашивает: мол, соседи ваши дома? Ну я говорю: к ним сейчас не ходи. Не до подарков им. От соседки мужик недавно ушел.
«Страдает?» – спрашивает.
«Тебе-то что?» – говорю.
«А куда ушел-то?» – спрашивает.
«Дальний Восток», – говорю. Ну он тут начал выступать: кто да кто, где да где? Я уж хотела его веником по башке, а тут мой Гоша как гаркнет мужским басом: «Отвали!» – только мы этого пупса и видели.
Я особенно не прислушивался к этому трепу, но удивился, что маму он так заинтересовал. Она даже спросила:
– Зинк, а он еще в какие-нибудь квартиры заходил? Ты не заметила?
– А то я дура! Как Гоша его пуганул, так он и умелся. По ступенькам загремел.
– Спасибо, Зин. Каши добавить?
Тетя Зина доела овсянку и ушла к своему Гоше. А мама задумчиво помыла посуду. А Лешка спросил:
– Дим, а Дальний Восторг – это где?
– Восток, – поправил я. – На Дальнем Востоке.
– Понял.
А вот я не понял. Мама просила тетю Зину распустить слух, что папа в командировке, а она насплетничала совсем про другое. Запуталась тетя Зина. Или это я запутался?
Глава III
Террорист Павлик
В один прекрасный день, вечером, к нам пришел Бонифаций. Он не только наш классный наставник, препод литературы и главный режиссер нашего школьного театра, но и довольно хороший человек. Даже умудряется всех нас любить, хотя и на репрессии не скупится. И говорит при этом: «Мне не важно, кем вы станете за порогом школы. Мне важно, чтобы за этот порог вы шагнули порядочными людьми».
Он вообще очень отзывчивый, добрый и заботливый. Может и нос вытереть, но и затрещину влепить. Чтобы мы шагали по жизни без соплей и порядочными людьми.
Он, собственно говоря, из-за этого к нам и приперся, Алешка мне рассказал.
Мама в это время что-то готовила, Алешка ремонтировал наш старенький тостер. Он у нас начал потихонечку сдавать – перестал выбрасывать из решетки хлеб, и нам из-за этого приходилось вытряхивать в мойку одни горелые крошки. Папа, когда тостер был молод, не очень его любил за внезапный треск. «Будто кто-то в спину стреляет», – смущенно говорил папа, вздрагивая. А теперь наш тостер не стрелял в спину, но потихоньку сжигал в своем нутре хлеб, словно прислушался к папе.
Алешка тостер, конечно, починит. Его всякая техника очень слушается. Правда, когда Алешка что-то чинит, то всегда этот прибор совершенствует. Даже чересчур. Пылесос он отремонтировал так, что при его испытании нам пришлось бегать за ним по всей квартире. Он разве что не взлетал к потолку и торопливо глотал все, что попадалось ему по пути. И остановился только тогда, когда подавился Алешкиным рюкзачком, трепал его как голодный бультерьер.
